"Пляска теней" в Большой Игре (часть 3)

То, что его посольство будет не совсем обычным, Тевкелев понял уже на следующий день, когда на второй ночевке Нуралы с главными старшинами опять пришел в гости, довольно долго сидел, после чего, оглядевшись, отринул деликатность и ненавязчиво поинтересовался – почему Тевкелев им до сих пор ничего не подарил?
Это Тевкелеву тоже объяснять было не надо. Сам азиат по рождению, много лет проживший среди азиатских народов, он не мог не знать про бакшиш.
О, бакшиш, великий и ужасный бог, безраздельно царящий от песков Северной Африки до тайги тихоокеанских сопок! Скольким европейцам ты отравил жизнь, скольких довел до белого каления, скольких вверг в неизлечимую депрессию, и скольких заставил кричать: «Никогда!!! Слышите, никогда!!! Ни ногой!!!».
«Бакшиш» — слово персидское и в переводе означается просто «давать». Давать надо всем, всегда и за все. Если ты не дашь – тебе про это громко напомнят. Если дашь мало – тебе это доступно объяснят. Если давать не хочешь – из тебя это умело «викиривают». Как едко определил это явление археолог Лео Дойелем, много копавший на Востоке, бакшиш это «щедрые вознаграждения и взятки, в грубой форме требуемые и любезно принимаемые местными жителями в обмен на незначительные либо вовсе не оказанные услуги».
Все это наш герой, конечно, знал. Ровно, как и прекрасно понимал, что ехать куда-нибудь в Азию без подарков – это ехать впустую, и потому запасся изрядно. Испорченный жизнью среди русских Тевкелев, правда, немного удивился, что бакшиш требуют с него, тогда как во всем мире посольства, наоборот, ставят «на кормление». Однако виду не подал, и одарил своих гостей сообразно чину. Нуралы получил «4 аршина сукна краснова по 2 рубли по 60 копеек аршин, лисицу черно-бурою в 4 р. 85 к., а старшинам 7 человеком: первому — 4 аршина сукна красного по 2 рубли аршин, двум — по 4 аршина сукна красного по 1 рублю и по 60 копеек аршин; четырем — по 4 аршина сукна ж краснова по 1 рублю аршин» — зафиксировал в своем дневнике рачительный Тевкелев.
Но этим дело не кончилось. Нуралы, как выяснилось, давно положил взгляд на тевкелевкое седло, оправленное серебром («ценою в 15 рублев») и серебряную же узду («6 рублев»), которые без обиняков и попросил у гостя. Татарин зубами скрипнул, но отдал.
Но когда облагодетельствованные семь главных старшин завели речь о том, что надо бы еще обязательно одарить и остальных старшин, не допущенных к столу, общим числом 22 человека — тут уже Тевкелев не выдержал, и заявил, что нигде в мире нет такого обычая, чтобы послу одаривать всех, кто его встретил. На что гости «бес стыда» продолжали настаивать на продолжении аттракциона неслыханной щедрости, заявив, что пусть такого обычая во всем свете и не находится, но у них он есть. На это сказать было уже нечего. И гость, понимая, что испортить со всеми отношения накануне встречи с ханом – не лучший способ начать переговоры, плюнул и еще раз ощутимо тряхнул мошной.
И это было только начало.
Изрядно ощипанный, но непобежденный Тевкелев, все же добрался до стоянки Абулхаир-хана.
Шутки кончились. Началось дело.
Прежде чем я перейду к главному, рассказу о том, как встретила Тевкелева Казахская орда, мне хотелось бы сказать несколько слов на отвлеченную, казалось бы, тему.
В эпизоде с посольством Тевкелева мы имеем уникальную для истории XVIII века возможность увидеть не восстановленный историками сухой перечень событий, а живых людей. Дело в том, что когда Тень Тевкелев выезжал в Степь – даже на закате жизни, в больших чинах и большой власти – он всегда вел дневник, причем очень подробный. И вы даже не представляете – насколько ценный подарок историкам он этим делал.
Открою небольшой секрет: больше всего работа историка напоминает реставрацию. Процентов на восемьдесят историк – это реставратор. Восстанавливатель. Вся его работа – это искать всюду крошки и кусочки информации. Брать по капле из чьих-то мимолетных заметок, сухих официальных отчетов, безудержного вранья, жалостливых объяснительных, грозных начальственных окриков, пересказов давних полузабытых баек, искренних и оттого особенно лживых мемуаров, этих излияний слабеющего ума и прочая, прочая, прочая... Раскладывать этот бесконечный пасьянс, сопоставляя один обломочек с другим, и собирать, собирать, собирать не имеющую границ мозаику.
Но всегда есть одна проблема. Мозаика эта никогда не бывает полна. В ней всегда дырки, всюду проплешины, закрыть которые нельзя. И, описывая общую картину, приходится закрашивать эти белые пятна собственными домыслами, логичными предположениями, чем-то, что, на наш взгляд, там было. Или должно было быть.

Сложность в том, что обычно в этих дырках скрывается самое интересное, то, что невозможно обойти, рассказывая о прошлом. Например, Петр Первый не вел откровенных дневников и нам никогда не найти документа-исповеди, в котором бы он собственноручно написал: «Все свои реформы я затеял потому, что...». Никто, кроме него, не знает доподлинно, почему он «Россию поднял на дыбы», не знает и не узнает никогда. Это классическая «дырка», «проплешина», «белое пятно». Нам ее не заполнить, можно только «закрашивать» эту дырку, то есть предполагать и спорить о том, чьи предположения лучше.
Одной из самых обидных дырок, заполнять которую практически нечем, является психология тогдашних людей, их, грубо говоря, оживление. Мы более-менее знаем, ЧТО они делали, но ПОЧЕМУ они это делали, мы (по крайней мере, в истории XVIII века) можем только предполагать. И непреходящая ценность полевого дневника Тевкелева именно в том, что он пересказывал все происходящее с ним очень подробно, не ленясь фиксировать не только события, но и разговоры и диалоги.
И постепенно, стоит лишь приноровиться к языку XVIII века, с этих страниц под масками исторических персонажей проступают живые люди – с их сомненьями и враньем, долгим наблюдением за чужаком, спонтанными откровениями с ним же, страхом за собственную шкуру и преодолением этого страха, жадностью, завистью и тут же благородными порывами и столь редким во все времена человеческим умением подставить себя под удар «за други своя».
По сути, дневник Тевкелева – это готовая повесть, которую мне очень бы хотелось пересказать подробно, но придется ограничиться в лучшем случае объемом рассказа. Но пересказать придется просто потому, что этот дневник, по большому счету, и есть вся имеющаяся у человечества информация о начале присоединения казахов к России, никаких других источников просто не существует. Поэтому не удивляйтесь столь редкому для исторических описаний изрядному психологизму действий персонажей – это не выдумки историка, это сбереженная временем правда одного из действующих лиц.
Вот теперь, наконец, продолжим рассказ о приключениях нашего героя.
Кстати, это портрет Тевкелева.



Посольство Тевкелева началось... Началось странно. Пожалуй, именно это слово уместнее всего.
Нет, поначалу как раз все было как обычно. В двух верстах от лагеря русского посланника встретили, заселили в юрту, поставленную – для почета – неподалеку от ханской. Взяли в ханский табун для сохранения всю посольскую живность: 200 лошадей и 12 верблюдов.
Странности начались чуть позже – когда Тевкелев обнаружил, что к его юрте приставлен караул, а встретиться с ханом нет никакой возможности – караул и приставлен был для того, чтобы исключить всякое их общение до оглашения гостем грамоты русского Белого царя. Слава богу, караул был не очень строгий (тогдашние казахи и дисциплина – вещи, если и не взаимоисключающие, то плохо сочетающиеся) и прибывшие с Тевкелевым башкиры свободно сновали туда-сюда. Двое самых толковых башкир, Таймас-батыр и Кидряс, были отправлены к хану. Вскоре Кидряс вернулся и передал на словах от хана следующее: встретиться надо обязательно, без этого все пропало, поэтому пусть русский посланник переоденется в «худое платье кайсацкое», выберется из юрты и придет в тайное месте в степи.
Пришлось нашему герою снимать мундир с блестящими пуговицами и облачаться в засаленный халат и драный малахай. Через караул прошли без сучка без задоринки, благо руки работу помнят. Через несколько часов переводчик, оставив с лошадьми верных Таймаса и Кидряса, уже стоял лицом к лицу с явно встревоженным ханом.
Встревоженным настолько, что – небывалое для Степи дело – Абулхаир обошелся без долгих приветствий, расспросов и предисловий, а сразу перешел к делу. И честно признался, что полученное в Петербурге прошение о вступлении казахов в русское подданство – никакая не общая воля степного народа, а филькина грамота. Прошение он написал сам, не поставив в известность не только всю казахскую верхушку, но даже многих из своего ближайшего окружения. Поэтому прибытие русского посланника для приведения их под руку Белого царя стало для казахов громом с ясного неба. Теперь народ ропщет, люди взвинчены и злы, и последствия могут самыми неприятными.
- Что значит «самыми неприятными»? – отбросив политесы, напрямую спросил ошарашенный Тевкелев.

- После общего курултая тебя убьют точно. Меня – скорее всего, – честно ответил хан.

- Зачем ты это сделал? – только и мог спросить Тевкелев.

И его можно понять. Бог с ним, с посольством в Петербург, но ведь когда русский посланник уже был в Уфе, Абулхаир-хан прислал ему еще одно письмо, где не только подтверждал, что все казахи только и мечтают о российском подданстве, но и заверял, что ханы Бухары и Хивы, правители Ташкента и Туркестана – все они признают власть Абулхаира и, как и он, очень хотят податься под руку русской императрицы. А на деле, как выяснилось, хан не может контролировать даже старшин своего жуза.
Хан помолчал, обдумывая, а потом сказал, что расскажет гостю, как на духу, всю правду о том, для чего он все это затеял. Потому что казахов бьют все. Все вокруг. Из Ташкента, Туркестана и Сайрама джунгары их выбили, в плен к ойратам попали жена и мачеха Абулхаир-хана, а ему, чингизиду, привыкшему сидеть на троне, пришлось бежать из богатых городов сюда, в дальние степи. Но и здесь нет ему покоя – идет непрекращающаяся война с калмыками, башкирами и бухарцами. И если с Бухарой и Хивой мирные переговоры уже идут, и, вполне возможно, закончатся успешно, то с калмыками и башкирами договориться никак не удается. А лучший способ обезопасить себя с севера и запада – это стать, как тамошние обитатели, российскими подданными. Ну и последний резон – когда калмыкам и башкирам не хватает сил победить врагов, императрица шлет им военную помощь. А военная помощь – это то, что казахам сейчас важнее всего.

- Я не о том, – переспросил Тевкелев. – меня интересует, зачем ты врал, присылая прошение не от себя, а от имени всех казахов?
После этого вопроса Абулхаир-хан молчал особенно долго. А потом с кривой горькой усмешкой спросил:

- А если бы я написал ей правду: мол, я, Абулхаир-хан, битый всеми и выгнанный отовсюду; никого, кроме себя, не представляющий, хочу принять твое подданство – послала бы Белая Императрица посольство ко мне или просто выбросила бы ту бумажку?
Теперь нечего ответить было Тевкелеву. И после паузы переводчик задал своему невольному сотоварищу по безвыходной ситуации главный вопрос:

- И что нам теперь делать?

Как ни странно, после этого вопроса хан оживился, и быстро затараторил, что он все уже продумал. Надо просто действовать не в лоб, а с умом, не тупо требовать от казахов присяги, а работать исподволь, хитростью, «понеже-де Киргис-кайсацкая орда люди дикия, вдруг их в путь наставить невозможно, так надобно с ними поступать как уменьем ловят диких зверей».

Смысл ханского предложения сводился к тому, что надо коррумпировать казахскую верхушку, умилостивить их богатыми дарами, «чтоб они тем умяхчились. А ежели-де знатные старшина на то склонятца, и киргис-кайсацкие народы от старшин отстать не могут. И многократно тем он, Абулхаир-хан, ему, Тевкелеву, подтверждал, чтоб всеконечно он, Тевкелев, их, старшин, дарил».
В общем, знакомая нам уже мизансцена под названием «те же и бакшиш».

На том, собственно, и закончилась первая встреча растерявшего свою удачу казахского хана и посланника великой империи в драном малахае и засаленом халате с торчащими кусками ваты.
Хотя нет – тем же утром Абулхаир-хан прислал к Мамбету Тевкелеву своего человечка с наказом как можно быстрее передать хану всяких товаров на подарки – подкупать старшин. Но Тевкелев, прекрасно понимая, что как только он расстанется с выделенными ему казной богатствами, жизнь его не будет стоить и полушки, отослал человечка обратно порожняком, заявив, что все подарки будут только после того, как хан примет присягу.
Человечек с невиданной быстротой бумерангом вернулся обратно, принеся на словах новое послание хана, состоящее в основном из восклицательных знаков. Дескать, какая присяга!!! Бакшиш давай!!! Сегодня!!! А если сегодня ничего на подкуп не будет, «то-де как ему, Абулхаир-хану, так и переводчику Тевкелеву будет великой страх».
Растерянный Тевкелев, так толком и не понимая – разводят его, или ситуация и впрямь отчаянная, несколько снизил планку, заявив, что царское жалование хану он может вручить только после передачи царской грамоты.
Не успел человечек исчезнуть, как у дверей тевкелевского жилища нарисовалась делегация казахских старшин с сообщением о том, что переводчик Тевкелев приглашается на аудиенцию к хану для вручения царской грамоты.



Услышав про официальное вручение верительных грамот, Тевкелев, как положено, при полном параде, во главе представительной российской делегации из двух геодезистов и семи знатных башкир явился к хану с грамотой и царскими подарками. Там он в торжественной (со стороны русских) обстановке зачитал царское послание, сказал приличествующую случаю прочувствованную официальную речь, и с поклоном преподнес грамоту и царские дары.
Вместо ответных речей высокого гостя попросили покинуть помещение и удалиться к себе. Несколько ошарашенный подобным приемом Тевкелев отбыл, а через несколько часов вернулся и оставленный им для наблюдения башкир и доложил, что все дары казахи снесли в одну кучу, и «начали между собою делить с великим криком и дракою, и бились плетьми и саблями до крови».
Но гораздо хуже дикой вольницы было другое – соглядатай-башкир подтвердил, что во время дележки казахи, не скрываясь, призывали друг друга «чтоб Тевкелева убить досмерти, а пожиток ево себе пограбить и людей разобрать по себе».
Уяснив, что каша варится – горче некуда, Тевкелев созвал совет. Он прекрасно понимал, что имеющихся у него ресурсов никак не хватит на то, чтобы подкупить всю казахскую старшину, и решил работать точечно, коррумпируя самых нужных и авторитетных людей – ничего другого просто не оставалось. Проблема была в том, что внутриказахский расклад сил был ему практически неведом, и к кому идти с подношениями – он понятия не имел.
По большому счету, решить надо было только одно – с кого начать? Кого послушают эти дикие люди, чье слово весит в Степи больше всего?
И все присутствующие, не сговариваясь, назвали одно и то же имя.
Букенбай-батыр.



Букенбай Караулы из рода табын, известный казахский батыр.
Ко времени появления в степи Тевкелева Букенбай, формально оставаясь лишь главой табынов, фактически контролировал через друзей и родственников весь «жетыру» – к примеру, его племянник, Есет-батыр, сам рыцарь далеко не из последних, был главой рода «тама». А жетыру – это практически треть Малого Жуза, более семи тысяч семей, то есть при необходимости Букенбай мог выставить не меньше десяти тысяч сабель.

Думаю, теперь понятно, почему нашего переводчика все отправляли к Букенбаю? И вот этот человек переступил порог гостевой юрты, в которой поселили русского посланника.

Тевкелев, понимая, что ставка – «ва-банк», и от этой встречи зависит гораздо больше, чем просто успех посольства, отослал из юрты всех. И по старой привычке разведчика внимательно изучал гостя. Огромный, как медведь, с седой головой, Букенбай, несмотря на возраст и телосложение, двигался с вкрадчивой грацией кота. Не надо было быть воином, чтобы понимать, насколько страшным противником он будет в поединке.
Букенбай легко сел на кошму, благодарно кивнув, принял пиалу с чаем и, так и не сказав ни слова кроме «Ассалам алейкум», выжидательно посмотрел на хозяина – зачем, мол, звал?
Да, это человек принципиально иного типа, нежели Абулхаир-хан. Властитель Малого жуза тоже был кем угодно, только не дураком или трусом, свою отвагу хан доказывал много раз и звание батыра в своем титуле Абулхаир носил по праву. Но при этом Абулхаир оставался очень шумным, многословным, предельно хитрым, и, как бы сейчас сказали, «скользким» человеком – одно, знаете ли, другому не мешает. Букенбай же...
Первое слово, которое приходило на ум при взгляде на него – «матерый». Очень немногословный, испещренный шрамами ветеран с умными глазами. Воин до мозга костей, но воин, привыкший отвечать за многие тысячи бойцов. Знающий цену человеческой жизни, но с легкостью отправляющий на смерть сотни, чтобы спасти тысячи. Видевший в этой жизни все, и, в отличие от многих, сделавший из увиденного выводы. Лучший в мире друг, самый страшный враг и очень, очень опасный человек.
Тевкелев к этому моменту тоже давно не был зеленым юнцом и прошел через многое, поэтому прекрасно понимал, что от того, что он сейчас скажет, зависит не карьера, а жизнь. И знал первое и главное условие этого разговора – с такими, как Букенбай, играют только с открытыми картами, говорят начистоту.
Тевкелев, очень волнуясь и спотыкаясь от волнения на казахских диалектных словах, начал речь. Начал с самого главного для него в тот момент:

- Меня хотят убить.

Убить нечестно и несправедливо. Ибо приехал я сюда не своей волей, а был послан своей императрицей. И не по хотению Белой Царицы, а по просьбе Абулхаир-хана. По его просьбе, а не затем, чтобы насильно загнать казахов в подданство. Никто вас не неволит, если произошла ошибка, и вы не хотите быть русскими подданными – просто отпустите меня.
Я далеко не самый главный в России человек, и, убив меня, никакого ущерба вы России не нанесете. А вот гнев России вызвать можете, и вы даже не представляете, какого медведя разбудите этим поступком. Не обижайся, но не надо будет даже русских войск – хватит и одних калмыков и башкир. Сейчас они воюют с казахами своей волей, в охотку, но вам и это тяжело. А что будет, если их прямо отправят на вас? Да еще и помогут? А ведь кровь моя, кровь посла великой империи не останется неотомщенной...
И здесь гость впервые открыл рот:

- За Бековича так никто и не ответил, – не отрывая взгляда, уронил он, и, замолчав, продолжил сверлить глазами хозяина.
Это было туше. Тевкелеву ли не знать – сколько в Азии стоит репутация. Высокие господа в Петербурге просто не понимали, что в Азии все всегда всё обо всех знают. И помнят – иногда столетиями. Это правда – когда уже во второй половине XIX века русские линейные батальоны двинулись на Хиву, ее жители даже не задавались вопросом – за что? И так всем понятно, что орысы мстят за Бековича, злодейски убитого полтора века назад. Господам в напудренных париках, фланирующим по петербургским паркетам, просто неведомо – насколько упали акции России в Степи, когда злодейство хивинцев так и осталось неотомщенным.
Но Тевкелев в такие игры играл не первый год, поэтому, к удивлению гостя, не смутился, а усмехнулся.
- Верно говоришь – не ответил. И тому были причины. Сначала причина называлась «Шведская война», где каждый солдат был на счету. И мы победили. Потом был Персидский поход, и не мне тебе рассказывать, что такое маленькая Хива, а что – Великий Иран. И мы победили. А по возвращении из похода наш великий царь Петр волею Аллаха ушел в лучший мир. Потом у нас был долгий период Смуты и опять-таки, ты лучше меня знаешь, удобно ли во время раздоров проводить военные кампании. Но теперь Россия оправилась и встала на ноги.

Стоит ли вам сейчас проверять ее терпение еще раз? – вкрадчиво поинтересовался посол. – Сам знаешь, одну обиду могут и снести, но если докучать кому-то постоянно – даже самый робкий человек достает саблю. Ведь Хива далеко, а вы – близко, под боком.

И потом, заметь, – продолжил Тевкелев, – когда в 1726 году хивинский хан прислал послов мириться – их кто-нибудь тронул? Нет, их приняли и невредимыми отправили обратно. А знаешь, почему? Потому, что во всем мире нет таких неправедных стран, где бы за обиду спрашивали с послов. Если нам надо отомстить – мы идем и воюем, а не убиваем послов. У всех у нас, тюрков, где бы мы ни жили – в России, в Степи, в городах Турана или на Босфоре, есть пословица: «Послов не рубят, не секут». То есть – не убивают, и не позорят. Они не сами пришли, а волею своих владык, надеясь на порядочность хозяев.

Поэтому сам суди, своим умом, почтенный Букенбай, как тебе лучше поступить. Если поможешь мне – у тебя будет возможность узнать, сколь велика может быть милость Белой Царицы. Подумай сам, что лучше – за доброе дело получить доброе вознаграждение или за совершенное зло ожидать ответного зла?

Тевкелев замолчал, зная, что такие как Букенбай не любят долгих разговоров. Пауза все тянулась и тянулась. Гость вертел в руках пустую пиалу, казавшуюся совсем крошечной в его огромной лапище, и явно что-то взвешивал, по-прежнему неотрывно глядя на хозяина. Потом, решившись, он поставил пиалку на низкий столик, накрыл ее ладонью, показывая, что угощение закончено, и легко, не касаясь руками пола, поднялся.
- Я помогу тебе, человек Белого Царя, – уронил он и повернулся к выходу.

- Погоди! – остановил его Тевкелев. – Милость Белой Царицы когда еще будет, а пока, прошу, прими от меня эти ничтожные дары.

И он жестом указал на груду товаров, еле поместившуюся в юрте. Переводчик, понимая, что не время экономить, не поскупился и выложил товаров на 500 рублей, огромную по тем временам сумму, пятую часть всего того, что было у посольства. Всем одаренным казахским старшинам вместе взятым не досталось и половины этой суммы.

Гость лишь скользнул по груде вещей взглядом, мгновенно оценив щедрость хозяина – человеку, взявшему в жизни горы добычи, это не составило никакого труда. А потом опять разверз свои как будто сросшиеся уста и сказал неслыханную, невозможную для казаха фразу:

- Я не возьму.

И, глядя на вытянувшееся лицо Тевкелева, неохотно пояснил – чтобы не обидеть хозяина:

- Я помогу тебе, человек Белого Царя. Но не за деньги. Никогда в своей жизни я не служил никому за деньги. Я уже сед – не стоит начинать. Увидимся.

И он повернулся, этот странный человек, и вышел.

Оставив Тевкелева в полном замешательстве, глубоком внутреннем раздрае и на грани истерики. Свое тогдашнее состояние он честно описал в дневнике: «Однако переводчик Тевкелев остался быть в сумнении, не уповая на то Букенбая-батыря обнадеживание, что все киргисцы ненасытным оком, что ни увидят, желали б захватить, а он из всех один на то не склонился и не пожелал, и не имеет ли каковой льсти и обману, и до времяни решил обходиться Тевкелев с ним политикою».